понедельник, 15 февраля 2021 г.

сжигаем мосты

Я снова перечитывала заметки с самого начала и дошла до той, где говорю, что начать блог и его бросить - это маленькое, но самое настоящее предательство по отношению к тому, кто когда-то будет его читать. Поэтому на всякий случай дам знать, что ещё жива и оставлю ссылку на сиквел (даром, что сюда уже, наверное, никто не заходит).

Ссылка на сиквел:

IN THE ZAPPHIC WORLD


Я не просто жива, я продолжаю писать, просто чтобы это сделать, мне потребовалось сменить точку отсчёта. Слишком сильны вьетнамские флешбеки на фоне с цветными карандашами, а поменять дизайн и продолжить, будто ничего не было - не хватит духу.

Ещё я сейчас очень флегматично веду ютуб и продолжаю паблик, поэтому потерять меня навсегда можно, только если вы очень постараетесь.


За остальными подробностями - во все вышеперечисленные источники, больше из меня ни слова не вытянете. С любовью,

Ваша, очаровательная и морально опустошенная,
цапфин~


четверг, 5 апреля 2018 г.

Для чистоты эксперимента

Потерять слова плохо.
Потерять слова и даже не заметить - ещё хуже.
Я заметила, что теряла их, когда они стали возвращаться обратно. Возможно, дело в том, что без слов у тебя просто нет слов, чтобы об этом сказать.

И вот я хожу по городу и возвращаю слова. Я ищу их, как сокровища, как птичьи гнёзда на деревьях, как диезы на нотной линейке, как пёстрые яйца в детской игре. Слова, как в Мемуарах муми-папы, запрятаны в разных местах: есть слова, лежащие там, где их найдёт логичный и последовательный искатель, есть слова в местах для мечтателя, есть слова, о которые споткнётся даже тот, кто ничего не искал.

В квартире солнечно. Но для того, чтобы это заметить, нужно иметь время. Нужно проснуться, сонно щуриться, никуда не спешить, зная, что у тебя в запасе целое утро. Лениво смотреть, как солнечные полосы протягиваются по стенам, по коридору, по потолку, пить свежезаваренный чай вместо пакетиков...

Нужно иметь время. Каждый знает, что для хорошей стабильной жизни необходима финансовая "подушка безопасности" на экстренный случай. Но мало кто задумывается, что "время в запасе" не менее важно?
За некоторые вещи (например, рисование) я могу взяться только тогда, когда, скажем, наступил внеплановый выходной, все дела уже переделаны, и ты сидишь и думаешь: "а чем бы ещё заняться? может порисовать... ну ладно, пойду порисую..." И вот тогда ты идёшь и рисуешь. Потому что времени много, потому что его не жалко, потому что день растекается полоской солнечного луча по стенам и коридору. Тогда - когда никуда не торопишься - можно создать что-то занятное. Или просто провести время в своё удовольствие.

Напротив, когда времени только "жёстко на что-то", некоторые вещи делать просто невозможно. "Жёстко за сколько-то" можно делать учебные проекты (пока не закончатся силы), вставать по будильнику, выбегать на пары, прибегать на пары (всё равно опоздав, потому что не хотел приходить), сидеть на парах... Ничего трепетного и созидательного в этом нет. Если на парах рисуешь или вышиваешь, то это - только для того, чтобы не уснуть, а не потому, что руки/сердечко тянутся что-то создать.

И вот, впервые за долгие-долгие годы, впервые за всё вообще время на свете мне кажется, что первое всё же важнее. Что время в запасе, ощущение, что вся жизнь впереди, мягкие дни - не сравнится с якобы "полезной" спешкой и жизнью от звонка до звонка "во благо". 

Нет никакого блага в том, чтобы каждую секунду, из раза в раз, делать то, что вызывает у тебя отвращение. Особенно если никто, собственно, об этом тебя не просил. Есть на свете намного более важные - и, как ни странно, полезные вещи, чем самоистязание ради несуществующего "так надо".

Есть, например "это интересно". Или: "так захотелось". Я понимаю, что это не универсальные формулы вседозволенности, не панацея, но, согласитесь, чтобы выносить приговор, нужно выслушать речи обеих сторон. Чтобы найти золотую середину между "вкусной" и "здоровой" пищей, надо знать, что такое вкусно и что здорово. 

Чтобы делать что-то со своей жизнью, надо хотя бы представлять, что ты вообще можешь с ней сделать. Если слишком долго знать только "надо", необходимо - хотя бы для чистоты эксперимента - научиться хотеть.










воскресенье, 14 января 2018 г.

Революция семнадцатого

"Если смысл не в страдании как самоценности, то он в чём-то ещё", - написала я в мае 2017 года. Правда, тогда мне было совершенно неясно, где это "что-то ещё" находить. Но первые шаги были уже сделаны.

Мне кажется, теперь я чуточку лучше понимаю, что выбирать вместо "страдания". Пожалуй, весь 2017 стал постепенным панно перехода от одной картины мира к другой.

Но обо всём по порядку.
Закончила редактировать свою ностальгически любимую (и единственно законченную книгу) - "Лисьё и Ко", заполняю планнер на следующий год, и снова, впервые за огромный перерыв, накатило заметочное настроение.

Хотя, как можно было заметить, в 2017 я почти не писала. Ни стихов (потому что ничего не происходило и потому что выгорела на Королеве?), ни прозы (потому что не чувствовала себя писателем), ни заметок (потому что не чувствовала себя не только писателем, но и вообще никем). Только после моей личной революции семнадцатого года что-то начало возвращаться.

Но обо всём по порядку. Мне хочется удержать, зафиксировать это.

Моя картина мира не менялась глобально уже лет 5, или даже 6 - где-то с меня 14-летней начинает быть видимой связь со мною-сейчас. Основные положения этой системы, соответственно, были заложены в первые 3-4 года, а затем либо развивались, меняясь и перетекая, либо существовали как данность и априорность.

Вкратце мой катехизис заключался в следующем:
- не выражать отрицательных эмоций вовне
- требовать от себя максимума
- быть сильнее себя
- работать пока можешь, а когда не можешь, идти, мочь и работать

Вишенкой на торте была вера в святое и очищающее Страдание (по Аристотелю). Более того, я чем-то напоминала архитектуру модерна: моё внутреннее устройство было составлено в согласии со внешним дизайном, то есть с тем, какой меня видели окружающие и какой я сама заставляла их себя видеть. Несмотря на объём дневников, заметок и философии, рефлексии в этой системе отводилось немного места. Нечто вроде "если слишком много думать о том, зачем ты всё это делаешь, можно остановиться и перестать делать что-то полезное".

Идеалом этой системы стал первый семестр первого курса. Всё вокруг было новое, всё вокруг было прекрасное, и я сама была такая прекрасная и одинокая! Я плакала по Королеве и была так невыразимо счастлива в своём страдании, я нашла себе нового Бога, ради которого можно было вставать в четыре утра, изматывая себя очередной великолепной, золотом высеченной работой. И всего было мало, хотелось больше, хотелось выше! В кои-то веки мир вокруг меня соответствовал моим ожиданиям. Всё было настолько прекрасным, что щемило сердце, сводило скулы.

...А потом всё начало расползаться.
Второй семестр, а затем и второй курс начались и продолжились так уныло, что хотелось чаю выпить или повесица. Ничего не происходило! Изучаемые предметы перестали быть прекрасными и нужными, новых богов среди преподавателей больше не появлялось, и деваться со своим сиянием было абсолютно некуда.
Поэтому сияние начало угасать.
Повседневные подвиги, которые казались в начале первого курса нормой жизни, перешли в разряд невозможного и непонятного. К тому же, мысленный разрыв с Королевой тоже немало послужил низвержению меня в реальность, к которой, как выяснилось, я была абсолютно не готова.

Всё казалось неправильным, не таким. Казалось, что я теряю себя, что уже потеряла, потому что оглянуться - ещё минуту назад всё было в порядке, а сейчас - ничего не сияет и не происходит. Может, потрясти или ударить током, вдруг заработает? Нет, опять ничего.

В первом семестре второго курса посыпались болезни. Им не было конца; проходило одно, начиналось другое, я ощущала себя последней каплей на дне бокала, последним шансом, последним листом. Всё становилось картонным, то притуплённым, то острым, что можно порезаться; просвета не было вовсе. Более того, это было так отвратительно! Что я, потратившая всю свою жизнь на возвышение духовности, восхождение к поднебесным, должна теперь зависеть от чего-то настолько земного, без перерыва нянчиться с этим телом!

Уже тогда закрались сомнения. Я плакала в приступе очередной болезни и чувствовала, что я слишком, слишком человеческая, что меня остаётся всё меньше, и что это - за то, что забывала о человеческом слишком долго.

Всё было очень нелепо.
События развивались по одной и той же модели, а я ходила по лабиринту буквально на сантиметр выше моего роста, и ничего не видела. Ужасно глупо.

А потом меня взяли и встряхнули за шиворот, как котёнка.
Подняли над лабиринтом.

И вдруг, впервые за пять или шесть лет, мне пришло в голову: а вдруг, что-то не так не со мной, а с моей системой?
Это была, действительно, дикость. Ведь раньше, когда что-то начинало идти не так, я думала лишь о том, что _я_ недостаточно хороша для своей системы, _я_ работаю слишком мало, чтобы ей соответствовать, чтобы чего-то стоить. И вдруг оказалось, что проблема может быть не во мне, а в системе взглядов.

И всё, что мне говорили уже давно, сложилось в одну картину. Которую я впервые смогла увидеть в понятном ракурсе.

И внезапно всё оказалось ужасно просто.

Раньше, до этой зимы, я боялась однажды узнать, что всё это время, ВСЮ ЭТУ ЖИЗНЬ жила неправильно. Мне казалось, что это катастрофа, конец всего.
В этом году такое наконец произошло.
И оказалось, что это не конец света, а довольно занятно.

Очень и очень интересно смотреть на мир не только из своего совершенного аквариума, а со всех точек сразу. Я говорила всегда, что делаю так и буду делать, а вместо этого была ограничена своим миро-видением очень сильно. К тому же, оно казалось мне самым правильным. Как я, великий философ, искатель смыслов, могу ошибаться в столь главных вещах?

Теперь мне смешно и немножечко стыдно от этой самонадеянности. Теперь, впервые за долгое время, мне снова хочется делать что-то из интереса, из любопытства, "потому, что так хочется" - а не потому, что так велела моя система. Мне казалось, что, если я не буду стремиться к максимуму, от меня ничего не останется. Но моё стремление к максимуму само оставило от меня каплю на дне стакана - и значит, это не может быть правильный путь.

Думая ретроспективно, я вижу, что мой любимый мифический "первый семестр первого курса" стал всего-навсего апогеем, высшей точкой моей системы. Но, если обратиться к излюбленной в моих заметках Теории Локальных Цивилизаций, можно заметить, что после каждой максимальной высоты непременно идёт спад. Не потому, что ты делаешь что-то неправильно. А потому, что таков закон. Первый семестр был пределом старой системы, выше в ней было просто некуда. И потому дальше становилось всё хуже и хуже, казалось, что всё катится по наклонной - а, впрочем, так всё и было.

Потому что старая точка опоры себя изжила.
Сейчас, оглядываясь назад, мне кажется, что я почти год провела в летаргическом сне, а сейчас меня разбудили. За это время мир значительно убежал вперёд, а я осталась прежней, и это так странно, но так интересно, и так хорошо, что рядом есть человек, который не устаёт показывать мне, что есть что в этом новом мире.

Мне кажется важным то, где я сейчас нахожусь.
Это важно - впервые за столько лет пересматривать приоритеты, склонности, мнения; давать шанс реальности вместо вымысла, искать красоту в человеческом тоже, а не только в мифологизации быта. Довольно забавный опыт для исследователя заоблачных далей.

Оказывается, иногда искать нужно у себя под носом.
Оказывается, иногда нужно менять точку обзора настолько сильно, чтобы вылетать из всех систем и концепций разом - только тогда можно посмотреть на жизнь издалека и почувствовать (чертовски банально!) свежий ветер надежды.

Менять шкуру больно, но впереди - новые горизонты.
"Иногда нужно дойти до отчаяния, чтобы сделать следующий шаг".

Я не выполнила многие "количественные" цели 2017 (40 книг вместо 70, 10 заметок вместо 90), но самые качественно новые и интересные вещи были сделаны мной не ради категорического императива, а из интереса, "чисто по фану".

И это прекрасно.
Посмотрим, на что способен мой новый мир.





среда, 25 октября 2017 г.

Обратная связь

Так просто бывает. Иногда ты говоришь с прекрасными, сиятельными людьми о древних языках, а иногда сидишь на полу возле кофейного автомата, вытянув ноги, и ждёшь, когда телефон на зарядке выдаст хоть что-то оптимистичнее "двух процентов". Иногда ты видишь пророческие сны, зная, что сквозь тебя проходит нить мироздания, а иногда в больнице вжимаешь голову в плечи оттого, что все шагают туда-сюда и громко хлопают дверью.

Это бывает. Это в порядке. Это окей. Это всё разные грани тебя.

Мне тяжело находиться в православном храме (хотя если заглянуть с порога, можно увидеть город золотой и чудесных зверей). В католическом храме, напротив, свет сквозь витражи несёт в себе всё, что я только собиралась сказать. В протестантизме близость к Богу вообще достигается не молитвами, а упорным трудом, и успех в деле означает, что ты на правильном пути.
Мне нравится эта идея. Мне нравится выражать своё благочестие верной работой.
Оказывается, я невольно высказала подобный религиозный феномен несколько лет назад, в "кофейной трилогии":

"Нам говорят: обзавелись самомнением - 
Мнят, что выход найдут для целого поколения!
Достигают блаженства молитвами и терпением, 
А не так, как вы!
...Мы не слушаем.
И мы делаем все, что можем с предельным рвением,
Разогрев наши нервы до белого в снег каления."

Мой Бог не в храмах.
Мой Бог в свете и цвете, в том, что я слышу и вижу.

Последнее время мне часто снится умирание. Я узнаю о чьём-то умирании, я встречаю мёртвых, мёртвые приходят ко мне...  Но чаще я умираю сама - и продолжаю действовать и взаимодействовать как живая. Или оказываюсь в мире мёртвых и возвращаюсь - немного иной. И это не страшные сны, это просто то, что происходит, то, что бывает. Обычное дело. Всё это так недосказанно, неоднозначно, что кажется, будто ночами я правда хожу куда-то, куда нельзя. И самое главное - это ведь никак не проверить.

Я стараюсь следить, чтобы все мои ниточки были в порядке. Ниточки - то, что связывает тебя с этим миром. За что ты можешь здесь зацепиться. Хорошо, если их будет хотя бы несколько, банально - любовь, идея, друзья, учёба, перекус, когда устаёшь слишком сильно - хотя бы что-нибудь из перечисленного, кроме тебя самого. Я стараюсь, но иногда ниточки натянуты вовсе неравномерно, и тогда всё сложнее оставаться здесь и смотреть вещие сны, спасая миры.
Я не жалуюсь. Кто-то же должен, так пусть буду я.
Я вроде неплохо справляюсь.

Иногда, чтобы в твоей жизни всё выровнялось, чтобы форма пришла в гармонию с идеей и содержанием - нужно самому вернуться к своей идее. К несоразмерности, цельноплавленности выпавшего с Холмов.

Они возвращаются. Несоразмерность и целость. И мне это нравится.
Мне нравится быть заострённой, нравится, что моё Слово имеет значение, нравится в прямом и переносном смысле получать письма от Бога каждый раз, когда я прошу о связи.

И, хэй, я всё ещё считаю, что смысл в ниточках и в любви. В том, чтобы направляться к Богу в ученики - и преуспеть в этом. В том, чтобы учить древние языки, возвращаться сухим из потустороннего мира и смотреть вещие сны.

Дело тут не в понятности и уравновешенности.
Дело в том, как всё это работает.



А это работает.










четверг, 3 августа 2017 г.

Осень и королевы

Я всегда буду помнить свою восемнадцатилетнюю осень - первую взрослую осень в Академе, платоновскую рощу Академии.

Она никогда меня не отпустит. Возможно, многое ускользает из памяти, но я чувствую эту осень нутром; она застряла, стоит как кость поперёк горла, болит - но так плотно в тебе обосновалась, что учишься принимать, что эта кость останется здесь навечно, срастётся с твоими костьми.

Это была невероятно одинокая, прекрасная осень.
Это была осень на самом краю, на пределе.

Я делала всё, что от меня зависело - и даже больше. Я вставала одна, собиралась на учёбу одна, надевала платье, пальто, солнечные очки, шла на остановку, что в детстве казалась мне краем света... Дни были тёплые, будто это была не осень, а Машина Счастья Лео Ауфмана, которая своими чудными картинами заставит тебя плакать навзрыд и реветь пятилетней девочкой.

Я прыгала выше головы, смотрела дальше того, что вижу. Я топилась в работе - как деревенские девушки топились в прудах от несчастной любви и становились русалками. Когда мне хотелось есть, я пила кофе (и верила, что теперь смогу всё сделать лучше). Когда мне хотелось спать, я старалась выкладываться ещё больше (чтобы это сделало лучше меня саму).

Я была... такой молодой, такой одинокой, такой щемяще-прекрасной.
Я думала о Ней круглые сутки, топилась в любви, а не от любви, писала стихи каждый день - а иногда по нескольку в день. Мне было так невыразимо, так безысходно грустно - и так хорошо!..

Мне казалось, что всё на свете имеет значение. И всё имело значение. "Пахнет лошадью улица Ильича, город съедает осени саранча...". Я пропадала на учёбе с девяти до девяти, ходила на миллион дополнительных предметов (античная литература, история искусства, литературоведение) лишь потому, что они были так хороши, что я не могла их пропустить. Я уставала ужасно, катастрофически - так, что буквально касалась упругих стенок потустороннего мира. Я упорно изматывала себя - надеясь, наверно, что всё это для чего-нибудь нужно. Я верила, что небо милостиво лишь к тем, кто не знает пределов, чья единственная цель - сделать, успеть "всё или даже больше".

Это была самая лучшая осень.
Её не было рядом, чтобы чем-нибудь помешать моей любви и моему одиночеству.
Собственно, это и превратило Её из горькой, скандальной, "ничьей" женщины в Грустную королеву. Открыло двери и окна моему солнечному свету. И я открыла солнечному свету глаза. В моей голове Она, щурясь, подставила ему лицо...

"Ничто не повторяется дважды, моя милая".
Будущая осень никогда не станет такой, как предыдущая.
Такой, как моя самая сладкая осень, горчащая прелой листвой.
Такой, как жаркое увядание моей Королевы.

Вещи не повторяются дважды.

Я слышала, женщине, потерявшей нерождённого ребёнка, нужен год, чтобы отгрустить это. Чтобы отпустить до конца - намного больше, пожалуй, вся жизнь... Но чтобы отгрустить - год. Это связано с тем, что, ожидая его появления, она представляет его в каждом времени года. Смотреть на снег зимой, нюхать весенний воздух, улыбаться душному лету... Шуршать листьями осенью. Когда круг замыкается, становится лучше.

Любовь к моей королеве уходила так же.
Она сдавала крепости постепенно.
Я ждала, что всё закончится в феврале. Первые стихи к Ней были написаны в феврале.
Но я ошибалась. Ведь по-настоящему всё началось прошлым летом, после июня.
Тогда мы перестали видеться. Тогда стихи вырвались, вылились из моего сердца, как река выходит из берегов.
Эта река текла целый год.

Сберечь Её на краю света от увядания осени.
Пережить тысячу маленьких смертей от Её холода зимой.
Взмыть солнечным золотом в небо, к Её вершинам - весной.
Стать королевой лета и забыть Королеву Зимы.

Я отгрустила свою любовь и осталась целой.
И вот она, новая осень, и другая любовь, такая же вечная, такая же сильная - как с этими любовями оно и бывает. Жизнь продолжается, друг мой.

Жизнь продолжается...

Но я всегда буду помнить свою запредельную осень.













вторник, 20 июня 2017 г.

У Бога была мысль

Я буду смотреть, как поезд уходит в депо. Останавливается, открывает двери, закрывает двери, мигает красным, проходит мимо меня. Я - лишняя запчасть этого мира, незаконченная мысль бытия. Земная ось - на которой, возможно, всё держится, но которая не принимает участия в течении жизни. В центре, но со скованными руками.

Мне нет места ни в одном из температурных окон: я леденею в зиме, растекаюсь в лете и всегда, всегда связана, привязана к происходящему шестеренками раскалённой боли в моей голове. Я умею всё - но тем самым я не умею ничего. Я иду по бытию легко, не касаясь, скользя, не давая, как я говорила, тяжелым металлам повседневности налипнуть на мою бессмертную душу. Но может не запачкаешься - не вытянешь рыбку из пруда, не построишь Петербург из болота? (Хотя с Петербургом, кстати, вопрос открытый: а был ли смысл?).

Я ломаю себя, перекраиваю себя, стараясь - лучше! Но кому от этого холодно или горячо? Как белые перчатки интеллигенции не смогли удержать своего счастья в 1917, так мои глупые руки не только не могут удержать, но и не знают, за что хвататься.

Сейчас мне кажется, что я в чём-то фундаментально не права. Не в способе действия, не в совершённых выборах, но в целом - в идее. Идее меня и моём взгляде на вещи. Не мировоззрении, но каких-то деталях воззрения на мир и меня в нём. Впрочем, если идея (помянем Платона) даётся свыше, то могу ли я быть не права в ней? В моей ли это власти? Или идея меня, являясь безграничным простором для меня-совершенствования, является одновременно оковой - для совершенствования лишь в пределах меня?

Я сколько себя помню хотела домой. "Милый мой Боже, / я больше / совсем без тебя не могу". Хотела домой, как, наверное, тянется треснутая глиняная фигурка к полной материи - за дополнением, с молитвой на каждой трещинке: долепи меня, доработай! Бог мой платоновый, древнеегипетский, тростниковый, скажи мне хоть слово - зачем я такая и здесь?
Мне не хватает целости склеить мои расколы. Мне не хватает мудрости, чтобы знать - что со всем этим делать? С моей головной болью и сверх-переживанием Мира, с солнечным светом, магией и вещими снами...

Впрочем, возможно, я просто фея из страны Нетинебудет, вот и не знаю, как жить в этой реальности.

У Бога была мысль, но он её не закончил.

Мне нужно овладеть искусством кинцуги.












среда, 31 мая 2017 г.

Метафоры головной боли

Я говорю, что дождь льёт, а она - что сеет. Я говорю: если сеет, тогда почему ничего не прорастает? Заранее знаю ответ. Она говорит: всё прорастает.
Всё прорастает.
Из моей головы цветочными взрывами прорастают тропические леса.
Московский торнадо вырос в моей голове, отбушевал в ней, и только после вышел наружу.

Однажды я говорила, что хочу написать заметку со всеми моими метафорами головной боли.
Может, пришло это время?...
Пришло это время.

Моя головная боль - мои треугольники. Синие, ярко-жёлтые, кислотно-розовые.
Моя головная боль - зияние посередине лба, "и вместо меня останется дырка в небе, или же дырка в земле..."
Моя головная боль - как нелюбовь (а нелюбовь - как чума). Тысячелетняя, Вавилоновым ядом пропитанная, вся нелюбовь, что есть в мире. Настоянная на изгнании, пленении, потере своей земли и разбиении младенцев о камень.
Неизмеримое сияние внутри меня электрическими волнами разбивается о ту оболочку, в которую заключено снаружи.
Видения Хильдегарды. Город золотой. Первый и второй сон Бананана.
Розовое масло, плывущее над Ершалаимом, калёным железом сжимающее виски Пятого прокуратора Иудеи. Нам велели осуждать его на литературе - за то, что поддался сиюминутной слабости. Но вы, доморощенные судьи, что вы можете знать о пилатовых головных болях?
Обоюдность и всепроникающесть. Всеощущение.
Гвозди, входящие в человеческую плоть.
Рассыпающаяся на составные Герника.
Экспрессионизм и экспрессия.
Говорят, у Кафки и Ницше тоже настолько болела голова.
Избыточность. Чрезмерность. Невыносимая тяжесть бытия.
Аристотелево страдание. Искупляющая вина, данная без спросу, заведомо, за то, чего я не совершала.
11 сентября.
"Горячие небоскрёбы в знойном мареве..."
Ссадины, о которых не знаешь, откуда взялись.
Тоска тростниковой флейты по целому тростнику. Суфизм.
Животные неестественно ярких расцветок в тропических лесах.
Чувство сопричастности со всем происходящим и мифологизация быта.
Самые вытянутые чувства под ломтиками неба.
Самые прекрасные слова.
Сократ и цикута.
Сны Терезы и иголки под ногти.
Бесконечные поезда метро на расстоянии двести тысяч лье под землёй.

...А потом тропический ливень уходит, и сияние становится не таким слепящим и резким.
Оно замолкает, утихает, уходит в норку, остаётся до следующего раза непотревоженным.
Я возвращаюсь на землю
и снова верю, что это зачем-нибудь нужно.